– Если в других, как ты называешь, местах нет врача, – ответила Тина, – так можно хотя бы предположить, что люди ничтоже сумняшеся не представляют, что они делают! Кто им разрешает это делать, это другой вопрос! Но ты хочешь, чтобы я, доктор, дипломированный специалист, своими руками закачивала в кишечник пациенту против естественного тока жидкости восемь, а то и десять литров раствора? Изменяя при этом кислотно-щелочной баланс среды, нарушая целостность ворсин слизистой оболочки? Может быть тогда, в угоду моде, в погоне за деньгами мы перейдем к лечению куриным пометом, а в конце концов скатимся к тому, что над головами у пациентов будем разводить руками, совершая шаманьи обряды?

Азарцев со вздохом поджал губы.

– Роль шаманов, в конце концов, тоже не изучена… – устало проговорил он.

Но Тина не захотела его слушать.

– Нет, ты скажи, – кипятилась она. – У нас здесь медицинское учреждение или клуб по интересам, где каждый может дудеть в свою дудку, рекламируя все, что захочет: шаманство, йогу, роды в ванне, ужаление пчелами, стояние на голове и бег в мешках в качестве психологической разгрузки? Твоя Юля всю жизнь работала косметологом. Очевидно, она многое забыла. Пусть она откроет хотя бы институтский учебник физиологии и прочитает, как устроен кишечник, какие отделы его можно промывать, какие нет и что в нем должно быть согласно естественному ходу пищевых масс.

Азарцев не знал, как разрешить этот спор. Честно сказать, он устал. Клиника должна была приносить деньги. Пришло время платить проценты кредитору. Доход же по сравнению с расходами был пока совсем небольшим. С коммерческой точки зрения Юлия была права. ГЛО-СИП делают все современные медицинские центры.

– А чем они руководствуются, когда делают это? – стояла на своем Тина. – Когда ты делал резекции желудка, чем ты руководствовался? Пятидесятилетним опытом, описанным в учебниках, тысячу раз проверенными методическими рекомендациями. Наконец, научными статьями, опубликованными в официальных медицинских журналах, где есть компетентные рецензенты.

А чем руководствуются нынешние деятели, которые распространяют этот так называемый ГЛОСИП? Ты видел на эту тему хотя бы одну независимую научную статью? Я подчеркиваю – научную и независимую! А не глянцевые рекламные бумажки, распространяемые той фирмой, которая хочет впарить нам свое оборудование?

– Потерпи, потом мы откажемся от всех сомнительных методик, – пытался уговорить Тину Азарцев. – Но пока мы не можем по-другому существовать! Пока клиника не встала на ноги, мы должны бороться за каждого больного!

В разговор вмешалась Юлия.

– За деньги каждого больного! – уточнила она. – Если больной хочет что-то с собой сделать, он должен сделать это у нас, а не искать другое заведение, где ему предоставят более широкий комплекс услуг. Поэтому все самое новое, самое передовое…

– Самое непроверенное, самое опасное, – вставила Тина.

– Самое модное, самое современное. – Юлия ее будто не слышала. – Все это должно быть в нашей клинике. А некоторых я попрошу выключить тормоз. Особенно тех, кто привык у себя в больницах сидеть, ничего не делать и брать взятки за самую рутинную работу.

– Юля! – только и мог сказать на это Азарцев. Но призвать Юлию к вежливости было не в его силах.

– А что я такого сказала? Что, мы первый день на свет родились и не знаем, как лечат в наших бесплатных больницах? – Юлия широко раскрывала глаза, и Азарцев был совершенно уверен, что она действительно не понимает оскорбительного для Тины смысла своих слов. Объяснять Юлии это было бесполезно. Налет одержимости и сумасшествия явственно освещал ее лицо, и потом, она действительно приносила клинике реальный доход. Если слушать Тину и не делать ничего непроверенного, они останутся на мели. После очередного такого выпада Тина и подала заявление об уходе.

– Предатель! Иуда! Уговаривал идти меня к нему на работу, а сам… Обещал, что я буду получать нравственное и материальное удовольствие от этого труда и тут же бросил на растерзание какой-то стервозной недоучке! – шептала Тина сквозь слезы, когда, не разбирая дороги, бежала короткой тропинкой к воротам усадьбы, чтобы никогда, никогда, уже не возвращаться назад. На лугу, как всегда в середине лета, буйно цвели колокольчики, возносился к небу пирамидками иван-чай, еще звонко пели птицы, готовясь ставить птенцов на крыло, вдалеке за оврагом зеленел неподвижной гладью старый пруд. А Валентина Николаевна, не замечая всю эту красоту, горько плакала, вытирая лицо марлевой салфеткой. Она не успокоилась, даже когда оказалась в набитом дачниками автобусе, а красная кирпичная кладка ворот клиники с фонарями под старину скрылась в дорожной пыли за поворотом. Мраморная Афродита с лицом Юлии, стоящая на лестнице между колонн под сводом крытой галереи, у входа в дом, слепыми глазами равнодушно смотрела ей вслед.

«Господи, никогда с первого раза невозможно ее найти!» – ругался про себя Аркадий Петрович Барашков, плутая во дворах между старыми хрущевскими домами. Каждый раз, когда он навещал Тину – а было это достаточно редко, может быть раз-другой за прошедшие два года, – он не мог сразу отыскать ее дом среди других точно таких же серых кирпичных домов, стоящих в беспорядке среди зарослей сирени и черемухи, высоченных берез и старых тополей.

– Где здесь корпус три? – крикнул он девчонке лет десяти, возвращающейся из школы с тяжеленным рюкзаком за плечами.

– Вон там! – неопределенно махнула девочка и, перепрыгивая через лужи, побежала к своему подъезду. На все том же своем белом пикапчике Барашков медленно проехал в указанном направлении и завернул за угол.

«Кажется, этот дом, но может, и нет». Аркадий Петрович вышел из машины и зачем-то посмотрел вверх, будто ожидая, что Тина высунется из какого-нибудь окна и помашет ему рукой. Дождь, переставший было, опять разошелся вовсю. Барашков, поежившись, поднял воротник куртки и чертыхнулся.

За последнее время Аркадий Петрович сильно похудел, сбрил свою кудрявую бороду, состриг рыжие кудри, стал носить ежик. Новая прическа ему, в общем, шла, делала моложавее, но с рыжими кудрями ушла эпикурейская благодушность греческого бога, а в карих глазах доброта с оттенком цинизма превратилась в жесткость с большой долей скепсиса.

«Если стемнеет, вообще ничего не найду! Хоть бы вышел кто, не у кого даже спросить!»

И действительно, двор как вымер. Косой разошедшийся дождь поливал переполненную помойку, листья берез тут же утонули в лужах, разлившихся потоками вдоль бордюров. И единственное, кроме Барашкова, живое существо во дворе – худой черный кот, застигнутый дождем врасплох, выскочил из крайнего помоечного контейнера и со всех ног припустил к хорошо знакомому ему подвальному окну. В раздражении Аркадий Петрович машинально пнул попавший под ногу упругий зеленый плод неизвестного растения и не мог, несмотря на дождь, отказать себе в удовольствии посмотреть, закатится ли колючий шар от его пинка в водосточную ямку.

«Так это же плод каштана!» – вдруг догадался Барашков. Тина говорила, что выбрала квартиру, потому что ей понравился каштан, весной распускающий свечи прямо под ее окнами. Барашков огляделся. Он был небольшим знатоком флоры, но отличить березу от каштана все-таки мог. Возле подъезда, около которого он интуитивно встал, как раз и рос единственный во всем дворе огромный каштан, дотянувшийся роскошной макушкой до голубого балкона на пятом этаже, показавшегося Барашкову знакомым. Сейчас, осенью, каштан, естественно, не цвел, а был покрыт огромными желтыми листьями, сквозь которые виднелись шарики плодов, щетинившиеся шипами. Но даже при небольшой доле воображения любой человек мог бы представить себе, что весной, приблизительно в конце мая, огромные розово-мраморные кисти цветов как раз упирались в этот балкон.